К новым горизонтам - Глава шестая
Жена и особенно дети, с нетерпением ждавшие в Ино возвращения отца, засыпали его расспросами, что да как там, в далеких странах, где он побывал. Порадовались и незамысловатым подаркам. Рассказов хватило лишь на один вечер. Почему-то с особым удовольствием Серов вспоминал, как с Ниной Симанович-Ефимовой покатался верхом на лошади в Париже, а потом, уже один, и в лондонском Гайд-парке.
Дома окружили обычные заботы, надо опять что-то писать для хлеба насущного. Но разве не может он дать себе хоть немного отдыха?
Поднимаясь наверх, в мастерскую, он непроизвольно задерживал взгляд на висящем на стене плакате с изображением танцующей Анны Павловой. Жаль, что талантливая балерина отошла от Дягилева, избрала собственный путь к успеху.
В Ино вновь установились жаркие дни. Искупавшись поутру, Серов уединялся в мастерской, перечитывал очередную басню Крылова и, поразмышляв о забавных странностях, роднящих животный мир с миром людей, брался за карандаш. Уже сколько лет он иллюстрировал басни, находя в этой работе истинное отдохновение. Пора бы, отгравировав, издать иллюстрации отдельной книгой.
Словом, все шло своим чередом, хотя домашние, и прежде всего жена, Ольга, заметили, как быстро утратил он живость и веселый настрой первых дней после возвращения из-за границы. Он начинал верить в дурные приметы, и потому так взволновал его случай с как-то залетевшим в мастерскую через открытое окно зеленым попугайчиком. Откуда ему было взяться здесь? Должно быть, стремясь порезвиться на воле, выпорхнул из соседней дачи. Поначалу нежданный гость немало радовал. Художник нежно брал его в руки, поглаживал по шелковистому оперению, показывал детям, сажал возле оправленного серебром зеркала, давая птичке возможность полюбоваться на свое отражение и сам любуясь сочетанием серебряного блеска с изумрудными перьями. Но однажды, зайдя в мастерскую, увидел, что попугай бездыханно лежит на полу и глаза его мертвы.
Попугайчика закопали возле дома. Младшие дети даже всплакнули. Да и Серов задумался: стоило ли улетать от хозяев к, вероятно, жившей в том же доме подруге, чтобы через несколько дней умереть в тоске? Странная история - не к добру!
Перед отъездом из Ино газеты принесли весть о происшествии, всполошившем весь культурный мир: из Лувра похищена самая дорогая жемчужина музея - "Джоконда" Леонардо да Винчи. "Лувр без нее не Лувр, - в письме делился горем Серов с отдыхавшим в Карлсбаде Остроуховым. - Ужасная вещь. Терзаюсь не на шутку".
Ладно бы похитил вор с целью продажи в частную коллекцию. Такую знаменитость не спрячешь. Рано или поздно найдется. А ну как это дело рук умалишенного? Тогда ведь может и пропасть навсегда.
Вдруг опять стало напоминать о себе сердце, и осенью, приехав из Ино в Москву, Серов навестил врача. Сделали рентгеновский снимок, и лечащий врач, изучив его, мрачно насупился, отрывисто спросил:
- Должно быть, много работали последнее время?
- Совсем нет, - опроверг Серов. - Отдыхал на даче, в Финляндии.
- А до этого?
- До этого довелось и поработать.
- И даже напряженно?
- И даже так.
- Не жалеете вы себя, Валентин Александрович, ох, не жалеете! Курите небось целыми днями?
Пришлось и в этом сознаться - есть грех.
- Курение надо ограничить, а лучше бросить совсем. И на работу не налегайте, - посоветовал врач.
Чего же другого можно было ожидать от него?
От Дягилева никаких вестей не было. Дастся ли ему, как задумывал Сергей Павлович, показать новые балеты в Москве или в Петербурге, Серов не знал. Не торопился пока браться и за декорации к "Дафнису и Хлое". Но одну работу, тоже на античный сюжет, все же начал: ему было предложено расписать стены особняка Носовых, связанных родственными узами с семьей знаменитых миллионеров Рябушинских. Привлекали сюжеты на мотивы "Метаморфоз" Овидия - Диана и Актеон, Аполлон, Дафна и Венера. Уединившись дома, Серов набрасывал эскизы росписей.
В то же время, почти одновременно, начал писать по собственному желанию, что случалось нечасто, портреты двух московских красавиц - княгини Щербатовой, жены известного в кругу художников коллекционера живописи князя Сергея Щербатова, и вновь - Генриетты Гиршман. Ее прежний портрет, у зеркала в будуаре, ныне казался Серову несколько манерным. Хотелось сделать что-то более близкое к великим образцам живописи, классически ясное.
Серов сам руководил выбором костюма Генриетты. Остановился на наряде в восточном стиле: свободно ниспадающее платье, синий тюрбан на голове. Предложил ей сесть в кресло, облокотись рукой на его спинку и повернув голову.
Генриетта была послушна.
- Вот так! - похвалил Серов и улыбнулся: - Чем я не Рафаэль, чем вы не мадонна?
Подобно некоторым работам Рафаэля, решил заключить пастельный портрет в овал.
Регулярно появлялся и в роскошном особняке князя Щербатова на Новинском бульваре. С портретом Полины Щербатовой обстояло сложнее. Сделанные эскизы - модель то ставилась у перил лестницы, то сидела возле стола - все еще не удовлетворяли Серова. Сам князь предложил написать Полину Ивановну стоящей в дымчатом шелковом платье возле огромной мраморной вазы с возложенной на нее рукой. Сзади виден на стене портрет одного из предков князя - историка Щербатова.
- Эта композиция, - буркнул Серов, - чем-то напоминает парадный портрет Екатерины Великой, не находите?
Уловив, должно быть, иронию в его тоне, князь суховато ответил:
- Нет, не нахожу.
- Пусть будет по-вашему. Попробуем и так, - не стал перечить князю Серов.
Он думал о том, что наконец-то заключен договор с издательством Кнебеля на издание иллюстраций к басням Крылова и недалеко время, когда смогут оценить труд многих лет.
Этот ноябрьский день почти ничем не отличался от предыдущего. Первый визит - на Новинский бульвар, к Щербатовым. Княгиня вновь принимает свою величественную позу с рукой на мраморной вазе. Она, без сомнения, очень хороша, и фигура превосходная, но как замкнуто ее лицо - словно через руку, положенную на мраморную вазу, ей передается холод камня.
Перед уходом Серов показывает рисунок княгине:
- Это вас устраивает?
- Вполне. Надеюсь, в красках все будет веселее.
- Тогда, с вашего позволения, завтра и начну писать красками.
От Щербатовых - к Красным воротам, где особняк Гиршманов. Здесь ему работать приятнее. В отличие от Щербатовой лицо Генриетты полно жизни.
- Скоро закончим, - обещает он, прощаясь с ней.
На пути домой думает: не напоминает ли ее лицо одну из моделей Энгра?
Дома застает дочь Владимира Дервиза, Машу. Ей уже двадцать пять, учится в Училище живописи, ваяния и зодчества.
- Как дела? - приветливо спрашивает ее.
Маша пожимает плечами:
- Ничего нового.
- Да ну? - усмехается Серов. - Так уж невесело?
- Нет уж! - не без кокетства ответила Маша. - На днях веселилась у знакомых. Устроили маскарад, танцевали...
Машу он помнил полненькой девушкой. В Москве постройнела.
- Ты становишься все привлекательней, - похвалил Серов. - Только заходишь редко. От женихов отбоя нет?
Маша смущенно вспыхнула:
- А с меня и одного достаточно.
- Вот с ним вместе как-нибудь и пришла бы.
- Может быть, - уклончиво пообещала она.
Наконец вернулась старшая дочь Ольга, которую уже более часа поджидала Маша. Заглянув к отцу, увидела, что он задумчиво сидит на диванчике.
- Что, папа, загрустил?
Серов, взглянув на ее оживленное лицо, пожал плечами:
- Да разве просто так объяснишь! Жизнь, Оленька, в сущности, скучная штука, а умирать-то все равно страшно.
Она хотела сделать ему выговор за мрачные мысли, но в передней прозвучал звонок. Не желая ни с кем встречаться, Серов попросил дочь:
- Подожди открывать. Принеси из передней мою шубу и шапку. Мне надо уйти.
Быстро одевшись, выскользнул из квартиры черным ходом: предстоял еще последний сеанс на Тверском бульваре, в доме заказчицы, "модного мастера дамского платья" Ламановой.
Через пару часов покинул и ее. Но домой пока не хотелось. Не заглянуть ли к врачу Трояновскому? Кажется, сегодня у него собираются любители перекинуться в карты. Чтобы скоротать вечерок, сгодится и это.
Там действительно оказалось двое гостей, шумно приветствовавших нежданное, но приятное для всех появление Серова.
- Мы, Валентин Александрович, как обычно, по маленькой, - предупредительно сказал Иван Иванович Трояновский. - Составите компанию?
- Почему бы и нет?
За игрой вдруг опять болезненно екнуло сердце, и Серов, отложив карты, непроизвольно взялся за грудь.
- Вот же холера, - со смущением буркнул он, - и здесь покоя не дает.
- Летом, - попытался успокоить Трояновский, - мы отправим вас в Баден-Баден. Вернетесь богатырем.
- Какой из меня богатырь? - невесело отшутился Серов. - Хотя бы зиму как-то пережить.
По лицам партнеров догадался, что они считают его опасения преувеличенными.
Домой? Рано, решил он, распрощавшись с засидевшейся у Трояновского компанией. Всего девять. Можно и к Илье Семеновичу заглянуть. И там гость - хранитель галереи Третьяковых Николай Николаевич Черногубов, знаток иконописи, немало содействовавший Остроухову в пополнении его уникальной личной коллекции.
Остроухов, прервавшись для встречи приятеля, продолжил рассказ о недавнем визите к нему Анри Матисса и о том, какое впечатление произвели на француза собранные им иконы.
- Он увидел в русской иконописи возвышенную простоту, сказал, что она ближе ему, чем даже Беато Анджелико, - элегически повествовал Остроухов. - В ваших иконах, мол, чувствуется сердце художника, их писавшего. А потом, после визита в мой дом, и репортерам сообщил, что, глядя на иконы, нашел в душе русского народа несметные богатства.
- Ну это он так, из вежливости, - чтоб сбить с Семеныча важность, подзадорил Серов.
- Нет уж, не скажи! - упрямо замотал головой Остроухов и тут же предложил отметить столь прекрасные слова рюмочкой доброго винца.
Разговор свернул на дела Третьяковской галереи, потом на музыкальные события, и Остроухов рассказал о недавно виденной в Большом театре постановке "Парсифаля" Вагнера и великолепном дирижировании Артура Никиша. Но гордость удачливого собирателя заставила хозяина дома вновь вернуться к самой интересной для него теме:
- Я уж Николаю Николаевичу показывал, взгляни и ты.
Остроухов протянул гостю несколько рисунков Репина и Васнецова-старшего, недавно пополнивших его коллекцию.
Рассматривая их, Серов рассеянно заметил:
- Меня недавно опять мой врач, Плетнев, смотрел. Пришлось наведаться из-за болей в сердце. Признал, что состояние пациента неважное. - Серов бросил взгляд на Остроухова и, будто шутя, с улыбкой добавил: - Так что в случае чего, Илья Семеныч, ты уж не забудь про мое семейство. Помоги. Сам знаешь, все же шестеро детей.
- Опять за старое! - недовольно крякнул Остроухов. - Ты, помнится, однажды уже умирал.
- Да что с вами, Валентин Александрович, не давайте вы волю таким мыслям, - поддержал его Черногубов.
И Серов устыдился.
- Помнишь, Илья Семеныч, Венецию, набережную Скьявони, где мы жили, историю с устрицами? - весело сказал он. - Как молоды мы были и все было еще впереди!
- Как не помнить! Славное было время, - согласился Остроухов.
В половине первого распрощались с хозяином, и Остроухов приказал своему кучеру развезти гостей по домам.
Проснувшись утром, Серов подумал, что сегодня опять надо ехать к Щербатовым и Гиршманам. Позвал няню, чтобы принесла в комнату младшую дочь, трехгодовалую Наташу. Любимая отцом озорница начала по обыкновению кувыркаться на кровати, заливисто смеясь. И вдруг приступ боли в груди пронзил все его тело. Напрягая голос, позвал:
- Возьмите Наташу. Я встаю.
Когда няня унесла дочь, сделал попытку подняться и, вскрикнув от боли, бессильно упал на постель. Умер мгновенно, как и отец.
