Валентин Александрович Серов Иван Иванович Шишкин Исаак Ильич Левитан Виктор Михайлович Васнецов Илья Ефимович Репин Алексей Кондратьевич Саврасов Василий Дмитриевич Поленов Василий Иванович Суриков Архип Иванович Куинджи Иван Николаевич Крамской Василий Григорьевич Перов Николай Николаевич Ге
 
Главная страница История ТПХВ Фотографии Книги Ссылки Статьи Художники:
Ге Н. Н.
Васнецов В. М.
Касаткин Н.А.
Крамской И. Н.
Куинджи А. И.
Левитан И. И.
Малютин С. В.
Мясоедов Г. Г.
Неврев Н. В.
Нестеров М. В.
Остроухов И. С.
Перов В. Г.
Петровичев П. И.
Поленов В. Д.
Похитонов И. П.
Прянишников И. М.
Репин И. Е.
Рябушкин А. П.
Савицкий К. А.
Саврасов А. К.
Серов В. А.
Степанов А. С.
Суриков В. И.
Туржанский Л. В.
Шишкин И. И.
Якоби В. И.
Ярошенко Н. А.

В. Г. Перов

Когда-то, очень давно, имя Перова гремело так, как позднее гремели имена Верещагина, Репина, Сурикова, Васнецова.

О Перове говорили, славили его и величали, любили и ненавидели его, ломали зубы "критики", и было то, что бывает, когда родился, живет и действует среди людей самобытный, большой талант.

В Московской школе живописи, где когда-то учился Перов, а потом, в последние годы жизни, был профессором в натурном классе1, все жило Перовым, дышало им, носило отпечаток его мысли, слов, деяний. За редким исключением все мы были преданными, восторженными его учениками.

В моей памяти образ Перова ярко сохранился с того момента, как однажды, в первые месяцы моего там пребывания, мы, ученики головного класса, спешно кончали голову "Ариадны" к "третному" экзамену. Я сидел внизу, в плафоне амфитеатра, у самой головы. Почуяв какое-то движение среди учеников, я обернулся вправо и увидел на верхних скамьях, у дверей, старика Десятова (нашего профессора), а рядом с ним стоял некто среднего роста, с орлиным профилем, с властной повадкой. Он что-то говорил, кругом напряженно слушали. Я невольно спросил соседа: "Кто это?" - "Перов" - был ответ. Я впился глазами в лицо, такое прекрасное, связанное с громким именем. Мне шел шестнадцатый год, я был восторженный малый, я впервые видел знаменитого художника... Человек с орлиным профилем ушел, и для меня как бы все потухло... К рождеству я перешел в фигурный класс - класс был проходным в натурный - и мог теперь чаще видеть Перова. Он проходил в свое дежурство мимо нас, задумчивый, сосредоточенный, с заложенными за спину руками. Мы провожали его жадными глазами. В 12 часов Перов появлялся вновь, окруженный учениками.

В "третные" месяцы, когда более достойных переводили в следующий класс, а в натурном давали медали, когда старание работающих удваивалось, Перов приходил рано, уходил поздно вместе с учениками, всячески поддерживая общий подъем духа, а в минуты усталости он двумя-тремя словами, сказанными горячо, умел оживить работающих: "Господа, отдохните, спойте что-нибудь". И весь класс дружно Запевал "Вниз по матушке по Волге", усталости как не бывало, и работа вновь кипела. Так проходили страдные дни школы: Перов по нескольку раз проходил через наш класс, проходил озабоченный, сутуловатый, в сером пиджаке или в коричневой фуфайке, в коей он изображен на прекрасном неоконченном портрете Крамского2. За ним вереницей шли ученики: высокий, стройный, с пышными, вьющимися волосами, умный, даровитый Сергей Коровин, много тогда обещавший ученик Сорокина - Янов, Василий Сергеевич Смирнов, талантливый, рано умерший автор "Смерти Нерона"3. Ленивой, барской походкой шел лучше всех одетый Шатилов, за ним мрачный Ачуев, прозванный "Ванька Каин", Клавдий Лебедев, потом благодушный, с лицом сытого татарина, толстяк, уездный предводитель дворянства Иван Васильевич Коптев, Светославский, Андрей Павлович Мельников, сын Мельникова-Печерского, роскошная красавица Хрусталева. Шли Долинский и Бучнев, попросту "Букаш", оба смиренные, многосемейные труженики-иконописцы. Шел седой старик Протопопов. Немало тут было людей солидных, много лег бесплодно посещавших школу. Замыкал это мерное шествие "Вениамин" натурного класса, любимый Перовым, талантливый, тихий-тихий Андрей Петрович Рябушкин.

Вся эта стая "гнезда Перова"4 скрывалась, погружаясь в свои рисунки, в свое дело... И дело это умели любить, считали нужным, необходимым. Нередко ученики натурного класса хаживали к Перову на квартиру, бывшую тут же, в школе5. Хаживали целым классом и в одиночку. В день именин Василия Григорьевича по давно заведенному порядку весь класс шел его поздравлять. Учеников встречал именинник со своей супругой, приглашал в мастерскую, где во всю стену стоял "Пустосвят", а по другую "Пугачевцы"6. Потом шли в столовую, где ждало обильное угощение. Василий Григорьевич предлагал своим ученикам: "Водочки не хотите ли-с?" Пили водочку, Закусывали, говорили о своих училищных делах и, простившись, возвращались в класс.

Я, когда перешел в натурный класс, любил бывать у Перова один, и такие посещения памятны были надолго. Мне в Перове нравилась не столько показная сторона, его желчное остроумие, сколько его "думы". Он был истинным поэтом скорби. Я любил, когда Василий Григорьевич, облокотившись на широкий подоконник мастерской, задумчиво смотрел на улицу с ее суетой у почтамта, зорким глазом подмечая все яркое, характерное, освещая виденное то насмешливым, то зловещим светом, и мы, тогда еще слепые, прозревали...

Перов, начав с увлечения Федотовым и Гоголем, скоро вырос в большую, самобытную личность. Переживая лучшие свои создания сердцем, он не мог не волновать сердца других.

Жил и работал Перов в такое время, когда "тема", переданная ярко, выразительно, как тогда говорили "экспрессивно", была самодовлеющей. Краски же, композиция картины, рисунок сами по себе значения не имели, они были желательным придатком к удачно выбранной теме. И Перов, почти без красок, своим талантом, горячим сердцем достигал неотразимого впечатления, давал то, что позднее давал великолепный живописец Суриков в своих исторических драмах... Легко себе представить, что бы было, если бы перовские "Похороны в деревне", "Приезд институтки к слепому отцу", "Тройка"7 были написаны с живописным мастерством Репина, которому так часто недоставало ни острого ума Перова, ни едкого сарказма, ни его глубокой, безысходной скорби. Перов, как и "добрый волшебник" Швинд, мало думал о красках. Их обоих поглощала "душа темы". Все "бытовое" в его картинах было необходимой ему внешней, возможно, реальной оболочкой "внутренней" драмы, кроющейся в недрах, в глубинах изображаемого им "быта". А его портреты? Этот "купец Камынин", вмещающий в себе почти весь круг героев Островского, а сам Островский, Достоевский, Погодин8, - разве это не целая эпоха? Выраженные такими старомодными красками, простоватым рисунком, портреты Перова будут жить долго и из моды не выйдут гак же, как портреты Луки Кранаха и античные скульптурные портреты.

Вернусь к тому времени, когда меня перевели в натурный класс. Когда подошло дежурство Перова, я сильно волновался: хотелось отличиться, а как назло выходило плохо. Пропали краски, не было рисунка. Перов подходил не ко всем, а, как и Прянишников, - по выбору. Наметит кого-нибудь - подойдет, подсядет. Я долго оставался незамеченным, это увеличивало мое беспокойство, плохо влияло на работу, и вот, когда, казалось, всякая надежда пропала, когда думалось, что я и хуже всех и бесталанней, когда я стал уже мириться со своей горькой долей, тогда совершенно неожиданно, минуя всех, Перов подошел ко мне с обычными словами: "Ну, что-с?" Взял палитру, сел и начал поправлять мой этюд, время от времени делая замечания. Я поведал ему свои тревоги и огорчения. Этюд был прописан заново, ожил. Перов встал, отдал палитру и, отходя от моего мольберта, громко, на весь класс, сказал: "Плохой гот солдат, который не думает-с быть генералом!"9 - и быстро пошел дальше... Его слова не только не обидели меня, они оживили, придали бодрости, моего малодушия как не бывало. Работа стала ладиться. Так Перов умел двумя-тремя словами повлиять, заставить поверить в свои силы, воодушевить своих учеников. Он любил свой класс, и мы платили ему тем же, верили в него. Видали мы его удовлетворенным, веселым, видали усталым, желчным; тогда довольно было малейшей оплошности, чтобы целый поток сарказма, едких слов обрушился на голову виноватого или ни в чем не повинного.

Бывало, подойдет Перов к своему любимцу - маленькому, беленькому, 17-летнему молчаливому Рябушкину, посмотрит на этюд, смеряет косенькую фигурку Рябушкина своим ястребиным глазом и ехидно "задерет" его... Спросит как бы невзначай: "А вы еще не женаты-с, Андрей Петрович?" Тот едва слышно бормочет: "Нет". - "Пора-с" - и быстро отойдет... Или такое: этюдный класс кончается... За несколько минут до двенадцати отворяется дверь, входит в класс смущенный, с коротким туловищем, в какой-то клетчатой кофте, бородатый Андрей Павлович Мельников. Он нагружен огромной, с мудреным механизмом шкатулкой, какими-то бумагами, длинными кистями и еще чем-то. Мельников видит на другом конце класса Перова, пробирается между мольбертами на свое место. Перов посмотрит на маневры вошедшего и громко, на весь класс, спросит свою жертву: "Что это вы, Андрей Павлович, сегодня так рано-с?" В это время бьет двенадцать, Иван-натурщик соскакивает с пьедестала, класс окончился. Андрей Павлович вновь собирает свою мудреную шкатулку, Перов уходит... Или: вечерний класс подходит к концу. Вот-вот большие стенные часы пробьют семь. Отворяется дверь, и в нее пролезает с огромной папкой Иван Васильевич Коптев, добродушный толстяк с маленькими глазками, с блестящими, как вороненая сталь, волосами, с растерянной улыбкой на круглом, монгольском лице. Он, пыхтя и отдуваясь, пробирается между рисующими на свое место, раскладывает принадлежности, чинит уголь, немного успокаивается, как вдруг с другого конца класса слышится голос Перова: "Покушали-с, Иван Васильевич? .." Молчание... Иван Васильевич "покушал": он по обыкновению засиделся в Эрмитаже10 пообедал с подвернувшимися друзьями и, поздно вспомнив о вечеровом, о Перове, наскоро простился, велел своему кучеру скорей ехать к почтамту, в училище... Перов знал эти привычки Ивана Васильевича. Иногда кому-нибудь из великовозрастных "Рафаэлей" придет в голову поныть, пожаловаться Перову на то, что не выходит рисунок, что опять его обойдут медалью. Посмотрит на такого "Рафаэля" Перов и скажет: "А вы пойдите на Кузнецкий, к Дациаро. Там продается карандаш - стоит три рубля, он сам-с на медаль рисует"...

Перовский месяц кончался, наступало дежурство Евграфа Семеновича Сорокина. Настроение класса менялось: все ждали, когда-то наверху хлопнет дверь, потом заскрипит другая, отворится третья и явится красивый, благодушный толстяк в бархатном пиджаке, в белом галстуке. Толстяк легкой походкой пройдет к нам, поздоровается, поставит натурщика, и начнется скучноватый, но спокойный месяц Сорокина... Евграф Семенович был прекрасный человек, был "знаменитый рисовальщик", но с большой ленцой. Класс посещал без охоты, к делу относился формально. Не было при нем ни оживления, ни песни, ни той нервной приподнятости, что бывало в перовский месяц.

В год моего поступления в школу живописи Перовым была организована в залах училища первая ученическая выставка картин. До нас, только что поступивших, доходил слух о том, кто и что пишет, что поставит на выставку. Имена Янова, двух Коровиных, Левитана, Смирнова, Светославского назывались чаще других. Мы прислушивались, что делалось в натурном, в пейзажной мастерской Саврасова. Наступило рождество, выставка открылась - и какая интересная! Смотрим на нее, воображение работает, родятся мечты самому попасть туда, написать "такое", встать вровень со всеми этими счастливцами. Через год и я был участником второй ученической выставки.

Это было в 1878 году, мне было шестнадцать лет. Я написал две небольшие картинки, одна была этюд: девочка строит домики из карт, вторая - "В снежки". Двое ребятишек бьются в снежки, бой идет азартный. Фоном послужил известный в свое время магазин Орлика на углу Садовой и Орликовского переулка, где сейчас стоит восьмиэтажный дом.

Мимо магазина Орлика по субботам нас, учеников (гак называемых "живущих") реального училища Воскресенского, водили в "Орликовские бани". Тогда вся огромная усадьба от Садовой до Каланчовской принадлежала этому Орлику. Бани "стелились" низкими, небольшими корпусами; внутри, в их коридорах, была залихватская роспись "аль фреско" - эпизоды из недавней русско-турецкой войны. Вот и мое первое произведение "В снежки" было "батальное" и ни в коей мере не предвещало во мне автора "Видения отроку Варфоломею"... Картинка была замечена: в обозрении ученической выставки в "Новом времени" было о ней сказано несколько похвальных слов, что особенно порадовало моих родителей в Уфе11. Во время этой выставки я познакомился с Исааком Левитаном, с коим дружно прожил до конца дней его. Через год, на третью ученическую выставку я поставил картину более сложную, из трех фигур. Называлась она "С отъездом". Из "подворья" провожали уезжающего купца, его обступили услужливый швейцар, "номерной", в ожидании "на чаек". Затея немудреная, написана картина была вся с натуры, с претензией на "экспрессию", столь тогда ценимую.

Картина меня и радовала, и болел я за свое детище, ожидая, какова-то будет его судьба.

Накануне открытия выставки, когда все картины были установлены, мы пригласили для осмотра Перова, инициатора и строгого нашего судью. У каждого было на мысли, что-то скажет Василий Григорьевич.

Появился и он... Мы тотчас окружили его, и просмотр начался. Моя картина стояла в натурном классе, слева у окна. Долго мне пришлось ждать, пока Перов дошел до нее. Мое юное сердце билось-билось, я переживал новое, еще неведомое чувство: страх, смешанный с сладостной надеждой.

Перов остановился против картины, все сгрудились вокруг него, я спрятался за товарищей. Внимательно осмотрев картину своим "ястребиным" взглядом, он спросил: "Чья?" - Ему ответили: "Нестерова".- Я замер. - Перов быстро обернулся назад: найдя меня взором, громко и неожиданно бросил: "Каков-с!" - пошел дальше. Что я перечувствовал, пережил в эту минуту! Надо было иметь семнадцать лет, мою впечатлительность, чтобы в этом "каков-с" увидеть свою судьбу, нечто провиденциальное... Я почувствовал себя счастливейшим из людей, забыв все, оставив и Перова и выставку, бросился вон из училища и долго пробродил одиноким по стогнам и весям московским, переживая свое счастье. Однородное по силе чувство пережил я в жизни еще два-три раза, едва ли больше. Через девять лет оно посетило меня вторично, в тот день, когда П. М. Третьяков приобрел у меня для галлереи моего "Пустынника"12, и этот день был днем великой радости: тогда впервые мои близкие признали во мне художника, и это была самая большая награда для меня, больше медалей, званий, коими награждали позднее.

В. Г. Перов и П. М. Третьяков меня утвердили в моем призвании. Они были и остались для многих примером, как надо понимать, любить и служить искусству.

Перову не было и пятидесяти, а казался он стариком. Он все чаще и чаще стал прихварывать. Появилась ранняя седина, усталость... В те дни я и кое-кто из моих приятелей стали подумывать об Академии. Собирались туда без особой надобности, без плана, "за компанию"... Я пошел к Перову, все рассказал ему, но сочувствия, одобрения не получил. По его словам, ехать в Петербург было мне рано, да и незачем. Недовольный, ушел я тогда от Василия Григорьевича, - он не убедил меня: тяга в Академию все росла13...

В конце зимы Перов серьезно заболел воспалением легких. У него обнаружилась чахотка. Стали ходить слухи, что долго он не протянет. Как случилось, что Василий Григорьевич Перов в 49 лет стал седым, разбитым стариком, и теперь умирает в злой чахотке? Да как - очень просто: ненормальное детство, арзамасская школа Ступина, где он, незаконный сын барона Криденера, учился и получил за хороший почерк прозвище "Перов", дальше невоздержанная юность, бурная, как в те времена часто бывало, молодость, напряженная нервная работа, непомерная трата энергии, безграничный расход душевных сил. Дальше - с боя взятая известность, наконец, слава, а за ней тревога ее потерять - появление Верещагина, Репина, Сурикова, Васнецова, - и довольно было случайной простуды, чтобы подточенный организм сломился...

И вот Перов умирал, не дописав "Пугачевцев", не докончив "Пустосвята", коими, быть может, собирался дать последний бой победоносным молодым новаторам...

Весна, май месяц. Мы, двое учеников, собрались в подмосковные Кузьминки навестить Перова. Хотелось убедиться, так ли плохо дело, как говорят, как пишут о Перове газеты. В Кузьминках встретила нас опечаленная Елизавета Егоровна. Мы пришли на антресоли дачки, где жил и сейчас тяжко болел Василий Григорьевич. Вошли в небольшую низкую комнату. Направо от входа, у самой стены, на широкой деревянной кровати, на белых подушках полулежал Перов, вернее, остов его. Осунувшееся, восковое лицо с горящим взором, с заострившимся горбатым носом, с прозрачными, худыми, поверх одеяла, руками. Он был красив той трагической, страшной красотой, что бывает у мертвецов. Василий Григорьевич приветствовал нас едва заметной бессильной улыбкой, пытался ободрить нашу растерянность. Спросил о работе, еще о чем-то... Свидание было короткое. Умирающий пожелал нам успехов, счастья, попрощался, пожав ослабевшей рукой наши молодые крепкие руки. Больше живым Перова я не видел. Ездили к нему и другие ученики, и однажды был такой случай: в Кузьминки поехал навестить Василия Григорьевича один из его любимых учеников О. П. В-в, добродушный, способный, но весьма примитивный малый, лохматый, с огромными рыжими усами. Его провели к больному. Поздоровался с гостем: "Ну что, Осип Петрович, плохо дело-с!" Смотрит на него испытующим глазом, а Осип Петрович, не будь плох, и утешил больного: "Вот, говорит, в газетах пишут, что и Тургенев умирает"... - "Да". - Горько усмехнулся Василий Григорьевич. 29 мая (10 июня) 1882 года Перова не стало.

Весть эта быстро облетела Москву, достигла Петербурга. Смерть Перова была большим событием в художественном мире тогдашней России. Школа живописи, мы, ее ученики, готовились к встрече, к похоронам Перова... У заставы, куда должен был прибыть гроб, мы большой толпой дожидались его. В ненастный дождливый день, промокшие, пешком проводили его до Мясницких ворот в церковь Флора и Лавра. На другой день было назначено отпевание и похороны в Даниловом монастыре.

Смерть Перова было первое мое большое горе, поразившее меня со страшной, неожиданной силой14.

Наступил день похорон. С утра начали приносить в церковь венки. Их было множество. Ожидались депутаты от Академии художеств, от Общества поощрения художеств, от Товарищества передвижных выставок, основателем которых был Перов, от музеев и пр.

Мы, молодежь, в этот памятный день были на особом положении: мы хоронили не только знаменитого художника Перова, мы хоронили горячо любимого учителя. Церковь за обедней была совершенно полна - собралась вся тогдашняя художественная и артистическая Москва. Было в полном составе Общество любителей художеств и весь Совет нашего училища. В нем находился и почетный член Общества - скромный, высокий Павел Михайлович Третьяков.

Провожатых было множество. Народ стоял вдоль панелей. Впереди процессии растянулись ученики с венками. Венок нашего натурного класса несли самые младшие из учеников Перова - Рябушкин и я.

Видя такие многолюдные похороны, подходили обыватели спрашивать: "кого хоронят?" - и, узнав, что хоронят не генерала, а всего-навсего художника, отходили разочарованные. Медленно двигалась процессия к Данилову монастырю, куда за много лет по той же Серпуховке, мимо Павловской больницы, провожали Гоголя (а позднее Перов нарисовал рисунок: "Похороны Гоголя его героями"15).

Вот показались башни и стены древнего монастыря, о котором летопись говорит так: "Некогда сей монастырь построен был Даниилом князем московским на берегу Москва-реки. Позднее он был разорен татарами и возобновлен великим князем Иоанном Васильевичем Третьим".

Данилов монастырь издавна служил местом упокоения многим русским людям, писателям и художникам. В его стенах сном вечным почивали Гоголь, Хомяков, Языков, Николай Рубинштейн, наконец, Перов16.

У ворот монастыря печальную процессию встретили настоятель с братией и с песнопениями проводили гроб до могилы.

Наступили последние минуты. Из толпы отделился Архип Иванович Куинджи. На могильный холм поднялась его крепкая, небольшая, с красивой львиной головой фигура. Куинджи говорил недолго, говорил от лица старых товарищей-передвижников. Его речь не была ораторской, но сказал ее Куинджи - автор "Украинской ночи" и "Забытой деревни"17 - и его благоговейно слушали. Куинджи кончил. Толпа подалась, расступилась - явился прямо с поезда запоздалый Григорович. Бледный, взволнованный, он на ходу бросил плащ, - плащ концом упал в могилу... Высокий красивый старик Григорович говорил свободно, мастерски, говорил он напутствие старому другу в далекий путь... Но голос изменил, на глазах выступили слезы, волнение передалось окружающим, послышались рыдания...

Вот и последнее расставание. Как тяжело оно нам! Гроб опускают, земля глухо стучит где-то внизу. Все кончено. Скоро вырос намогильный холм... Все медленно расходятся, мы, ученики покойного, уходим последними...

Перова больше нет среди нас. Осталось его искусство, а в нем его большое сердце.

Вечная память учителю!

Примечания

Печатается по тексту книги "Давние дни", стр. 5-13.

Впервые напечатано в газете "Советское искусство" от 29 мая и 5 июня 1937 г.

Очерк написан летом 1913 г. для неосуществленной монографии о Перове в серии "Русские художники" (изд. Кнебель).

1. Профессором Училища живописи, ваяния и зодчества Перов был с 1871 г.

2. Портрет Перова работы Крамского (1882) находится в Русском музее.

3. Картина В. С. Смирнова "Смерть Нерона" (1888) находится в Русском музее.

4. Перефразировка слов Пушкина: "птенцы гнезда Петрова" ("Полтава", III, 208).

5. Училище живописи, ваяния и зодчества помещалось на Мясницкой (ныне улице Кирова, д. 21), напротив почтамта.

6. Имеются в виду картины Перова "Никита Пустосвят. Спор о вере" (1880-1881, Третьяковская галлерея) и "Суд Пугачева" (1875, Музей Революции СССР в Москве).

7. Картины Перова "Проводы покойника" (1865), "Приезд институтки к слепому отцу" (1870) и "Тройка. Ученики мастеровые везут воду" (1866) находятся в Третьяковской галлерее.

8. Портреты купца И. С. Камынина (1872), А. Н. Островского (1871), Ф. М. Достоевского (1872) и М. П. Погодина (1872) находятся в Третьяковской галлерее.

9. Слова, приписываемые А. В. Суворову.

10. Ресторан, находившийся на Трубной площади в Москве.

11. Картина Нестерова "В снежки", экспонированная на 2-й ученической выставке 1879 г., отмечена была не в "Новом времени", а в "Московских ведомостях" за 1880 г., № 8 ("Две художественные выставки"). В настоящее время картина "В снежки" находится в собрании Я. И. Ачаркана (Москва). Воспроизведена в монографии А. Михайлова "Михаил Васильевич Нестеров. Жизнь и творчество", 1958, стр. 16. Местонахождение картины "Карточный домик" неизвестно.

12. См. об этом в воспоминаниях (Нестерова о П. М. Третьякове (стр. 153-155).

13. Несмотря на отговоры Перова, Нестеров в 1880 г. перешел из Училища живописи, ваяния и зодчества в Академию художеств. Однако неудовлетворенность постановкой преподавания в Академии побудила его в 1882 г. вернуться в Москву.

14. В одном из писем этого времени Нестеров высказывает чувства, испытанные им в связи со смертью Перова: "Смерть Перова произвела на меня потрясающее впечатление. Я почувствовал, что теряю единственного человека, который мог меня поддержать и направить, единственного человека, чутью и пониманию которого я беззаветно верил. Чувство мучительной растерянности охватило меня, и уже совершенно темным стало мне казаться будущее, перед которым я стоял беспомощным и одиноким" (Сергей Глаголь, Михаил Васильевич Нестеров. Жизнь и творчество, М., изд. Кнебель, б. г., стр. 20). Написанный Нестеровым по памяти этюд больного Перова принадлежал А. П. Мельникову и находится в настоящее время в Свердловской картинной галлерее.

15. Два рисунка Перова на тему "Погребение Гоголя героями его произведений" (1864) находятся в Третьяковской галлерее.

16. В 1951 г., в связи с ликвидацией кладбища Данилова монастыря, останки Перова перенесены на кладбище Донского монастыря.

17. Картина Куинджи "Забытая деревня" (1874) находится в Третьяковской галлерее.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
 
Видение отроку Варфоломею
М. В. Нестеров Видение отроку Варфоломею, 1890
В осеннем лесу
М. В. Нестеров В осеннем лесу
Портрет княгини Н.Г. Яшвиль
М. В. Нестеров Портрет княгини Н.Г. Яшвиль, 1905
Портрет Н.М. Нестеровой
М. В. Нестеров Портрет Н.М. Нестеровой, 1919
Портрет О.М. Нестеровой - дочери художника
М. В. Нестеров Портрет О.М. Нестеровой - дочери художника, 1905
© 2024 «Товарищество передвижных художественных выставок»