В.Н. Бакшеев. Настоял на своем

Когда я бываю в Третьяковской галерее, каждый раз не премину взглянуть на картины Николая Александровича Ярошенко. Жаль лишь, что их выставлено немного и нет в экспозиции ряда его графических работ.

Я познакомился с Николаем Александровичем за несколько лет до его кончины. На передвижной выставке была представлена моя картина «За советом». Произведения передвижников были экспонированы в здании Общества поощрения художеств на Большой Морской улице, куда я пришел вместе с Н.А. Касаткиным. Только мы вошли в зал, полный народу, как к нам приблизился мужчина среднего роста, с маленькой темной бородкой, усами и темной с проседью шевелюрой. Он был худощав, но лицо почему-то выглядело отечным. Все говорило о болезни.

— Знакомьтесь, — сказал Касаткин, — господин Ярошенко.

Так это Ярошенко! Я с нескрываемым удовольствием пожимал руку прославленному мастеру. Его произведения были мне, как и всей передвижнической молодежи, очень дороги, а его картина «Всюду жизнь» была одной из самых любимых.

Ярошенко подошел к моему полотну. Оно ему понравилось. Не скрою, как я был обрадован его похвалой.

Николай Александрович пригласил Касаткина и меня вечером к себе. Надо сказать, что с Касаткиным он был особенно дружен. Воинствующе-идейные произведения Касаткина были по душе Ярошенко. Автор «Кочегара» любил автора «Углекопы — смена». Ярошенко полагал, что Касаткин, который был моложе его на тринадцать лет, станет его продолжателем.

Жил Ярошенко в бельэтаже солидного дома на Сергиевской улице. У входа стоял дородный швейцар, с золотым шитьем на мундире. С этим швейцаром произошел занятный казус.

Ярошенко, окончивший две военные академии и читавший в одной из них курс математики, был генералом. Однажды подходит к парадной двери старик в полушубке и валенках и хочет пройти во внутрь.

— Ты куда прешь? — сердито остановил его швейцар.

— К Ярошенко Николаю Александровичу.

Швейцар недоверчиво поглядел на валенки.

— Ну и ступай через ворота и заднее крыльцо. Деревенщина! — добавил он с презрением.

«Деревенщина» усмехнулся и покорно пошел в ворота и через заднее крыльцо. А это был... Лев Николаевич Толстой. Он и Ярошенко долго смеялись над «усердием» швейцара.

Принял нас Николай Александрович радушно. В его доме все было просто, уютно. Жена Ярошенко, полная, добродушная, приветливая женщина, непременно напоит гостя чаем с разными вареньями, накормит ужином до отвалу. Так и именовали шутя ярошенковские ужины «демьяновой ухой».

В первый вечер у Ярошенко много говорили об искусстве. Николай Александрович откровенно высказывал, что превыше всего ценит в живописи содержание, идею, осмысленность.

Была у него небольшая коллекция картин. Он приобретал лишь то, что ему особенно нравилось. Поэтому для меня было приятной неожиданностью узнать о желании Ярошенко купить мою вещь «За советом», что и произошло вскоре.

В 1897 году появился портрет великого князя Павла Александровича работы Серова. Князь был изображен в кавалергардской кирасе подле выхоленной лошади. Портрет имел шумный успех. Я пришел к Ярошенко, заговорил о работе Серова.

— Натюрморт, — холодно отозвался Николай Александрович, — натюрморт человека с лошадью.

Ярошенко терпеть не мог придворных портретов, не любил он и купцов-миллионеров.

...Я помню, как справляли двадцатипятилетие Товарищества. Ярошенко тоже приехал на торжество и вместе со всеми пошел в ателье фотографироваться. Был он в своем обычном штатском платье.

Эта фотография хранится у меня в архиве как память о замечательном русском художнике-демократе.