Валентин Александрович Серов Иван Иванович Шишкин Исаак Ильич Левитан Виктор Михайлович Васнецов Илья Ефимович Репин Алексей Кондратьевич Саврасов Василий Дмитриевич Поленов Василий Иванович Суриков Архип Иванович Куинджи Иван Николаевич Крамской Василий Григорьевич Перов Николай Николаевич Ге
 
Главная страница История ТПХВ Фотографии Книги Ссылки Статьи Художники:
Ге Н. Н.
Васнецов В. М.
Касаткин Н.А.
Крамской И. Н.
Куинджи А. И.
Левитан И. И.
Малютин С. В.
Мясоедов Г. Г.
Неврев Н. В.
Нестеров М. В.
Остроухов И. С.
Перов В. Г.
Петровичев П. И.
Поленов В. Д.
Похитонов И. П.
Прянишников И. М.
Репин И. Е.
Рябушкин А. П.
Савицкий К. А.
Саврасов А. К.
Серов В. А.
Степанов А. С.
Суриков В. И.
Туржанский Л. В.
Шишкин И. И.
Якоби В. И.
Ярошенко Н. А.

на правах рекламы

• проекты дома из профилированного бруса можно посмотреть на сайте https://www.ecosrub.ru/

Дома

Московские улицы, шумные и пестрые, подобны бурливым рекам. Нескончаем их стремительный поток. Он увлекает, втягивает, уносит. Но стоит свернуть в иной переулок, невольно удивишься уменью города перевоплощаться. Из оживленной и говорливой столица превращается в задумчивую и тихую Москву, которая застенчива и горда, как русская красавица с потупленным взором, скрывающим богатство душевного мира.

Трудно передать обаяние тихих улочек и переулков Москвы в закатный час, когда вечер окутывает золотой паутинкой дома, домишки и деревья, смягчая очертания одних и контрастно выделяя другие.

Вечер примиряет спорящие днем цвета, и по мановению его волшебной палочки все дома кажутся сиреневато-палевыми, а притихшие, темнеющие своими кронами деревья как бы звучат минорными аккордами уходящего дня.

Бродя в это время вдали от шума города, москвичи и приезжие как-то особенно остро начинают воспринимать старину Москвы, чувствовать полет столетий над семью холмами древнего города. И его история становится наиболее близкой и тревожащей воображение.

Каждый дом, каждое дерево, каждый камень — история. Они много могли бы рассказать, да, к сожалению, общий язык меж ними и людьми где-то затерян.

И все же некоторые из поэтов кисти, такие, как Суриков, иногда находили отдельные слова этого забытого языка и с ними обращались к камням, деревьям, воздуху. «Вы видели, вы слышали?» — спрашивали они. Л потом долго прислушивались. Ждали. Иногда безответно. Иногда же яркие образы вспыхивали в воображении их, и в сумраке вечера из своих хором выходили боярыни в кокошниках и душегреях, их сменяли певцы и сказители со звонкими гуслями и речитативным напевом.

Вдохновенные и ищущие люди записали или изобразили подслушанные легенды. Полотна и книги их стали лучшими произведениями искусства.

Одни, такие, как Василий Иванович Суриков, видели н слышали скрип саней и бледную фанатичную раскольницу с высоко поднятым двуперстием. «Тако креститься надо! — хрипло выкрикивала она в народ. — За истинную веру гибну!»

Других посещали иные видения. Под еле слышный грустно-задумчивый перебор гуслей им являлись поросшие волшебными цветами роскошные травяные ковры со спящими в изукрашенных доспехах витязями. Или сквозь узкие, отороченные узорной резьбой окошки виднелись палаты. Из-за праздничного стола поднималась Василиса Прекрасная и, махнув рукавом, пускалась в плавный пляс. Воображение уносило мечтателя в мир легенд и преданий. Таким мечтателем, поэтом и сказочником был Васнецов.

Случалось ли кому, свернув с Садово-Сухаревской1, идти по неширокой, покрытой еще недавно булыжником 4-й Мещанской улице? Старые двухэтажные, покривившиеся дома чередуются с высокими, так называемыми «доходными» домами, нередко с кафельной облицовкой фасадов. Высокие и неуютные, они свидетельствуют о том, как поздно этот район был потревожен цивилизацией. До начала XX века этот удаленный от многолюдного центра уголок Москвы напоминал молчащего в шумном споре.

Причудливо извиваясь, цепляясь друг за друга, тянутся зеленые Троицкие переулки. Самый тенистый из них, с аллеями, 3-й Троицкий, тогда Новопроектированный. Здесь и поселился в своем теремоподобном доме-мастерской Виктор Михайлович Васнецов.

Историю Москвы этого времени, как говорят старожилы, нельзя представить себе без дома Васнецова, ярчайшей и своеобразнейшей примечательности города. «Побывать в доме-мастерской Васнецова» — слова эти были так же популярны в Москве в те годы, как несколько раньше «поехать к Васнецову в Киев, во Владимирский собор».

Федор Иванович Шаляпин, посетивший Васнецова в его новом доме, любил, бывало, рассказывать:

— Не из камней сложен — дом был срублен из дерева. Внутри не было ни мягких кресел, ни кушеток. Вдоль стен сурово стояли дубовые, простые скамьи, в середине — дубовый, крепко слаженный, простой стол без скатерти, а кое-где расставлены были коренастые табуреты. Освещалась квартира скудно, так как окна были небольшие, но зато наверху, в мастерской, к которой вела узенькая деревянная лестница, было много солнца и света.

Посещали Васнецова Репин, Поленов, Суриков, Серов и многие участники «Союза русских художников», главным организатором которого был его брат — Аполлинарий Васнецов.

Он был обязан брату Виктору развитием всего своего дарования.

Сквозь узкое стрельчатое окошко храма Василия Блаженного на картине брата «Иван Грозный» он увидел пленивший его живой уголок старой Москвы. С тех пор он загорелся идеей воссоздать лицо старой, навсегда ушедшей Москвы, представить, как в XVI—XVII веках и ранее выглядели улицы, площади, набережные Москвы.

Подобная задача могла быть по плечу только человеку, который благодатно совмещал в себе дар художника и ученого-археолога. А.М. Васнецов и был таким.

Вместе с московскими археологами участвует он в раскопках, непременно посещает все археологические съезды и заседания, изучает научные труды. Постепенно история Москвы раскрывает ему свои тайны.

В лучших своих полотнах Аполлинарий Васнецов выступает подлинным поэтом. Он не только археологически точно воспроизводит древнее лицо города, но передает ощущение событий, которыми жила в то время Москва.

«Будет большой ошибкой, — писал он в одной из научных статей. — считать жизнь старой Москвы скучной, монотонной и неодухотворенной. Город жил полной страстей жизнью. Масса народа гудела как улей и волновалась подчас бурно и жестоко; стоит вспомнить народные бунты, чтобы убедиться в этом».

«Улица в Китай-городе. Начало XVII века» — это лучшее полотно Аполлинария Васнецова — передает образ города, как бы меняющийся прямо на глазах зрителя.

Беспокойные оранжево-зеленые блики легли на низкое, подернутое облаками небо. Смеркается. Бесчисленные церкви Китай-города сливаются в темную массу, но в отблесках догорающего заката еще можно различить суетящийся, сбивающийся в кучки и глухо рокочущий московский люд. Какие-то тайные, нехорошие вести недобро ползут по узким извивающимся проулкам, и один из москвичей уже забрался на ветхую деревянную колокольню, чтобы ударить сполох.

Враги ли нападают на Москву, идет ли с запада новый самозванец, издал ли царь Василий Шуйский какой-либо жестокий указ — неизвестно. Но художник прекрасно передал тревожную обстановку Москвы так называемого Смутного времени.

Аполлинарий Михайлович, завоевав себе прочное положение в художественном и научном мире, давно уже перестал материально зависеть от брата. Он обзавелся семьей и поселился в Фурманном переулке, близ Красных ворот и Земляного вала. Приходил он к Виктору часто.

Нередким гостем у Виктора Михайловича был и Валентин Александрович Серов, к которому Васнецов относился по-отечески нежно — тот был на семнадцать лет моложе. Да и сам он частенько заходил к Серову в один из переулков Воздвиженки2.

Виктор Михайлович искренне радовался грандиозным успехам Серова, который заслужил признание как глубочайший портретист-психолог. Сам Васнецов портретистом себя не считал, писал только близких ему лиц (родственников, соседей по Рябову, друзей-художников). Когда он находился в зените славы, многие домогались получить портрет кисти знаменитого художника, но он категорически отказывал.

В портретах Серова перед Васнецовым проходила целая вереница современников. Многих из них он знал, о других часто слышал. К первым относились деятели искусства, ко вторым — «хозяева жизни», московская и петербургская знать. И с каждого серовского портрета глядела обнаженная душа человека.

В свою очередь, и Серов высоко ставил Васнецова как художника и человека. Он с детских лет, со времен первых встреч в Абрамцеве, привязался к нему. С годами же понял и оценил и его простоту в обращении, и удивительный такт, а главное — светлое, радостное мироощущение художника, которое все ярче светило из каждого нового полотна Васнецова, ту его душевную ясность, которая дала повод друзьям называть его «ясным солнышком».

Когда в 1911 году Серов внезапно умер, Васнецов необычайно тяжело переживал его смерть. Он был одним из первых, кто явился на его квартиру, первым, кто поднял гроб с телом друга.

К огромному сожалению, не велись записи бесед Васнецова с В.И. Суриковым, А.Е. Архиповым3, В.В. Переплетчиковым4, С.А. Виноградовым5 и многими другими. Зато сохранились некоторые фотографии.

Вот Васнецов и Суриков сидят в саду на скамейке у кирпичной стены — забора.

Рассматривая на этом фото Васнецова, вспоминаешь зарисовку В.Л. Дедлова, совершенно точно передающую внешний и внутренний облик Васнецова тех лет:

«Наш вятич худощав и из несильных вятичей. Мускулы у него не велики, но могучие, губы и отличный склад головы говорят о большой духовной силе. Глаза смотрят добродушно, но спокойно и вдумчиво, по временам с искрой юмора. Движения — немного нервные, хлопотливые, но бодрые, немного угловатые, но в то же время ловкие, цепкие и не лишенные своеобразной грации. Беседа быстрая, оживленная, сопровождается такими же угловато-грациозными жестами. Тема разговора всегда значительная, изредка юмористическая».

К старости характер художника несколько изменился. Сгладилась угловатость, исчезла нелюдимость. Во всю ширь развернулись его доброта, гостеприимность. Уже стали появляться у Виктора Михайловича внуки, и часто комнаты его дома заполнялись шумной и проказливой детворой.

Только наверху, там, куда вела винтовая деревянная лестница, царила тишина. Здесь находилась мастерская, в которой художник работал день-деньской. Перед входом углем на стене художник нарисовал женскую головку с приложенным ко рту пальцем. И тех из детей, кто уж слишком расшалился, он, обняв за плечи, подводил к рисунку.

— Понимаешь, что это такое? — спрашивал художник. — Нет? Тогда слушай и запоминай.

И произносил по складам: «Мол-ча-ни-е».

Для детей Виктор Михайлович даже написал и издал сказку о приключении рыбок в подводном царстве.

М.В. Нестеров, художник, наиболее близко стоявший к Васнецову в последний период его жизни, говорил:

«Слава Васнецова росла и не всегда радовала его: неумеренные, а подчас неумные почитатели его соборных работ равняли их с великими произведениями итальянского Ренессанса, чаще других с Рафаэлем... Он, отшучиваясь, говорил: "Ну, где уж там Рафаэль..."» Здоровый, критический ум, его честность перед собой спасали его от обольщения. Он говорил как-то о себе, вспоминая о судьбе Кукольника: «Хорошо-то оно — хорошо, но и Кукольник думал о себе, что он Пушкин, да ошибся, так Кукольником и остался, это помнить надо».

По другим воспоминаниям, Виктор Михайлович как-то заметил в беседе:

— Вы уж меня совсем к звездам поднимаете, сравнивая чуть ли не с Микеланджело. Какой я Микеланджело! Я простой русский человек, каких тысячи, и то, что сделал я, мог бы, наверно, сделать обыкновенный вятский плотник или иконописец, дай ему только условия. Ведь если по совести говорить, мой «удар» — это способность красно расписать стену, то есть то, что у нас с некоторых пор называют декоративным искусством. Если прибавить сюда еще мою действительно большую любовь к России, то из этих двух данных и составится весь Васнецов. Я же лично свои способности ставлю не выше дарований моих младших братьев — художника Аполлинария да педагога по профессии и столяра по призванию Аркадия. Может быть, впрочем, мне более посчастливилось, — ведь я учился у Чистякова!

Превыше всего ставил Васнецов неустанный, непрерывный, вдумчивый труд и несгибаемую волю. С усмешкой вспоминал про Горшкова, своего академического товарища:

— Работали мы с ним некоторое время в одной комнате. Я или что-нибудь рисую, или пишу на холсте, а как начну работать, так и не отхожу от мольберта, пока светло. А он ничего не делает, только все ходит по комнате из угла в угол, как маятник качается. Надоел совсем. «Что ты, — спрашиваю, — все только ходишь и ходишь, а не работаешь?» — «Да что-то я сегодня, брат Виктор, раскомпоновался!» Так всю жизнь только «раскомпоновывался» и ничего путного не сделал.

Сам Виктор Михайлович даже в свободное от живописи время всегда занимался каким-либо трудом, считая разнообразие в занятиях лучшим отдыхом. Чаще всего увлекался архитектурой.

В доме-мастерской Васнецова во всем блеске проявилось его дарование народного зодчего.

— Я большой поклонник готики, — сказал он раз сыну Михаилу, — но ей у нас на Руси не место, у нас есть свой национальный архитектурный стиль, мы должны его разрабатывать.

В 1901—1902 годах Виктор Михайлович работал над проектом фасада и фриза галереи Третьякова. Проект этот был осуществлен. В основу его художник, как всегда, положил постройки древней Руси. Мотив остроконечной двускатной теремной крыши трижды повторяется в фасаде, обрамляя центральную и боковые части входа. Более плавно и округло этот мотив звучит наверху, напоминая здесь своими очертаниями уже не крышу, а шлем древнерусского воина, — мотив, встречающийся в кровлях дворца в Коломенском. Центр этой шлемовидной башенки занимает барельеф «Георгий Победоносец, поражающий змея».

Благодаря васнецовскому проекту и внешний вид галереи приобрел национально-русский характер.

Увлекало Васнецова и множество других художественно-архитектурных затей. Особый интерес представляют его проекты раскраски Кремлевского дворца, Грановитой палаты, Красного крыльца и перехода из Оружейной палаты во дворец. По замечанию искусствоведа В.М. Лобанова, «они отражают неизменную заботу художника о сохранении национальных ценностей прошлого».

Проект русского павильона для Всемирной выставки в Париже (выполненный также в национальном стиле), проект памятника героям, павшим в польскую интервенцию 1612 года, проект дачи, интерьер гостиной в Ванькове Дмитровского уезда Московской губернии6, дом П.И. Щукина в Грузинах, Цветковская галерея — эти и другие архитектурные работы были своего рода отдыхом для Васнецова и создавались в перерыве между картинами.

Васнецов особенно не занимался черчением, не делал геометрических чертежей с линейкой и циркулем, но, хорошо зная свойства материала, ясно представляя объемность предметов, делал архитектурные наброски. В них ощущается такая же поэзия художественной фантазии, которая пронизывает его живопись. И в обстановке его дома-теремка сказался вкус Васнецова как художника-архитектора.

Васнецов обставил свой дом лишь самыми необходимыми вещами, но зато весьма примечательными.

Объемистый буфет с отделкой во вкусе русского севера и обеденный стол выполнили по его планам и указаниям московские столяры. Печь в столовой из белого кирпича была сложена также под его наблюдением. Она имеет много затейливых украшений, похожих на убранство деревянной архитектуры, но это чисто русская старинная печь, какую складывали многие печники на Руси. Художественность русского народа ярко и самобытно проявлялась даже в самых бытовых вещах — это Васнецов хорошо понял, когда бывал в избах вятских и подмосковных деревень.

Верхнюю часть печи он, следуя народным традициям, украсил изящными цветными изразцами. Любопытно, что изготовлены они были в абрамцевской гончарной мастерской по образцам М.А. Врубеля. Печь, выходящая в залу, как нельзя более подходит к стилю комнаты.

В полной гармонии с убранством комнат и повешенная над буфетом доска с резным орнаментом редкой красоты. Это, пожалуй, единственная «музейная» вещь, да и то попала она сюда случайно. Ее подарил почитатель художника из-под города Владимира.

Как относительно спокойно ни чувствовал себя Виктор Михайлович в своем доме-тереме, но и он с тревогой следил за сгущающимися над Россией тучами войны.

Когда началась мировая война 1914 года, двое из сыновей Васнецова (всего у него было пятеро детей) попали в армию. Очевидцы вспоминают, что Виктор Михайлович с трепетом переживал каждое крупное событие на фронте. Он радовался победе русского оружия, скорбел о неудачах, но верил в конечный успех.

Художник сделал множество рисунков для изданий Красного Креста в пользу раненых. Это по большей части открытки, которые пользовались необычайным успехом и в армии и в тылу. Типична одна из композиций, она называется «Один в поле воин!» и изображает молниеносно несущегося витязя навстречу тучам вражеских стрел.

22 августа 1914 года Илья Ефимович Репин, узнавший, что Васнецов проводил на фронт сыновей, написал ему из Куоккала ободряющее задушевное письмо:

«Могучий богатырь живописи, Виктор Михайлович, как ты меня обрадовал. Без колебаний, крепко держишь ты веру в свое дело и мужественно побеждаешь недоразумения».

Поддержка Репина сердечно тронула Васнецова в трудный час...

Облик Васнецова был бы раскрыт односторонне, если не упомянуть о некоторых свойственных ему в старости настроениях.

В.Д. Поленов в своих воспоминаниях писал, что Виктор Михайлович в годы пребывания в академии «был очень либерален, совсем противоположен тому, что стал теперь». Это совершенно правильное наблюдение. Под влиянием охватившей его религиозности Васнецов по временам резко отрицательно, глубоко ошибочно относился к революционному движению, как бунту, насилию, осуждаемому церковью.

Тем не менее, конечно, не эти усиленно раздувавшиеся некоторыми критиками настроения были основными в его творческой жизни того периода.

— Если бы вы знали, какие беседы мы вели с Алексеем Максимовичем, — голова могла бы закружиться! Сколько он мне хороших слов наговорил! С каким восторгом отнесся к моему начинанию написать «Поэму семи сказок», которая должна была включать семь сюжетов: «Спящую царевну», «Бабу-ягу», «Царевну-лягушку», «Царевну-несмеяну» «Кащея бессмертного», «Сивку-бурку» и новый вариант «Ковра-самолета»...

Так говорил Виктор Михайлович о встречах с Горьким. «Поэма семи сказок» и являлась одним из «живых, красивых, мощных сюжетов», упомянутых Горьким в письме к Чехову. Видимо, другими сюжетами были, по свидетельству Михаила, картины, «изображающие наиболее яркие моменты родной истории»; репродукции с них Васнецов хотел «выпустить дешевыми изданиями для широких слоев населения».

Неудивительно, что Горький так восторженно встретил замысел «Поэмы семи сказок». Для Горького в русских сказках воплощалась вековая мудрость народа, а бессмертный образ Иванушки-дурачка с его неизменными сказочными победами символизировал свершение чаяний трудового крестьянства. Особенно же отмечал Горький сказку о ковре-самолете, которая доказывает, что «уже в глубокой древности люди мечтали о возможности летать по воздуху».

Васнецов любил вспоминать об одной из бесед с Горьким:

— Однажды я рассказывал что-то о своих прошлых картинах Алексею Максимовичу. Коснулось дело «Ковра-самолета», который очень хотел приобрести для родного города писатель. Между прочим, я сказал: «Каждый ведь из нас хоть раз побывал на ковре-самолете, и я гоже был там разок», а Алексей Максимович мне в ответ:

— Обязательно, Виктор Михайлович! Без ковра-самолета жить не стоит. Он горизонты открывает, заставляет восторженней биться сердце. Смолоду не любил людей с вялым сердцем.

Итак, в старости Васнецов принялся опять за «Ковер-самолет», несмотря на то, что именно эту картину в ее первоначальном виде наиболее ругали и даже высмеивали досужие рецензенты.

Правда, теперь он написал совершенно новое, несравненно более художественное полотно — спокойное, плавное, гармоничное, — лишь очень отдаленно напоминавшее прежнее.

Вольно летит по поднебесью ковер-самолет, на котором, свесив ноги в щегольских зеленых сапожках, сидит красавец Иванушка с прильнувшей к нему Еленой Прекрасной. Словно самоцветы, переливчато играют внизу краски природы. Река сливается с морем, море — с бесконечным небом. Свободно и широко дышится счастливым героям васнецовской сказки среди этого необъятного простора.

Первый эскиз «Спящей царевны» относится еще к 1882 году. Знаменательно, что, принявшись за его разработку через многие годы, Васнецов, отойдя от сказки Шарля Перро, ввел зрителя в заколдованное чарами сна русское сказочное государство. Замок он заменил хоромами, фрейлин — сенными девушками, собачку Пуфочку — медведем, зайцем, лисой — любимыми зверями русского эпоса. Особенно примечательно, что животных этих художник представил как бы несколько шаржированно, в стиле русского народного лубка7, первейшим знатоком и ценителем которого он был по единодушному мнению современников.

Можно без конца наслаждаться многоцветной живописью и типами этой картины.

Очень нравилась картина М.В. Нестерову. «Так она неожиданна, поэтична, так в ней умен художник, — делился он своими впечатлениями в одном из писем. — Прелестная вещь!»

В семье Васнецова бытует предание, что образ царевны в этой картине художник замыслил, как символ спящей непробудным сном России, которая вот-вот проснется, сбросит колдовские чары, стряхнет, наконец, оцепенение сна и заживет обновленной, радостной жизнью.

Про печальную, задумчивую «Царевну-несмеяну», которую пытаются рассмешить вереницы иноземных послов (кто ее рассмешит, тот и замуж возьмет!), другое домашнее предание рассказывает, что художник, изображая ее, тоже подразумевал свою Родину, которая знает, какой себе путь выбрать, и уж во всяком случае не пойдет за иностранной державой.

— ...Это я нашего Катарра (художника В.А. Котарбинского. — В.О.) припомнил, как он важно, точно «круль польский», закручивал свои усы и сам при этом посмеивался, — говорил художник Н.А. Прахову об одном из персонажей картины. — Так вот и этот знатный шляхтич у меня их закручивает. Его очередь смешить Царевну-несмеяну еще не пришла, а он уже воображает себя победителем, как пан Заглоба у Сенкевича. Он уже придумал, чем рассмешить, — усы крутит, на своих соперников гордо поглядывает, совсем как Катарр, когда разойдется!

Так, неизменно верный своему методу реализма художник даже на старости лет строит сказочное полотно путем введения портретных этюдов.

Последней картиной Васнецова из задуманной сюиты была «Царевна-лягушка». Художник выбирает наиболее динамичный и веселый момент — танец Василисы Премудрой: «Как пошла она плясать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой — сделалось озеро; махнула правой — поплыли по воде белые лебеди».

Итак, несмотря на возраст и недомогания, художник закончил «Поэму семи сказок». Последняя и самая жизнерадостная картина «Царевна-лягушка» была написана им уже после Октября, в 1918 году.

Для художника никогда не существовал вопрос — оставаться на Родине или эмигрировать. Тем, кто подбивал его на эмиграцию, он отвечал категорическим отказом.

«Иностранные друзья звали его уехать за границу, — вспоминал сын, — другие предлагали приобрести для иностранных галерей еще не проданные картины, чтобы материально помочь в трудное время. Но Васнецов отвечал, что он родился в России, работал для нее и умереть хочет на Родине, а его главные произведения должны остаться в России»8.

Пробудившийся к свободной жизни народ высоко оценил маститого живописца. Советское правительство всячески заботилось о нем. Ему установили пенсию, неоднократно интересовались, в чем он нуждается.

В 1924 году Васнецова навестил Н.А. Прахов, сын его близкого друга Адриана Прахова, умершего в 1916 году. Он встретил бодрого старика. Васнецов оживленно говорил о молодых московских художниках.

— Они ведь знают, кто я такой, а все-таки терпят. Случается иногда — ко мне приезжают и приглашают к себе на собрание или на выставку. На машине везут... Ну, я смотрю на их работы, слушаю их речи и объяснения, а сам больше помалкиваю, а когда они начнут спрашивать мое мнение об их работах — тут я говорю всегда откровенно то, что думаю. Ругаю их за плохую композицию, плохой рисунок, плохую живопись, а они терпеливо слушают и еще благодарят. Потом домой на машине отвозят и, случается, что снова к себе приглашают...

Последней работой Васнецова явился портрет Михаила Васильевича Нестерова, который он писал до последних часов своей жизни. Несмотря на то, что портрет остался незаконченным (он так и стоит на мольберте в мастерской), художник сумел зорко заглянуть в духовный мир Нестерова и мудрой, наблюдательной кистью передать свойственные этому живописцу сосредоточенность и проницательность.

Во время сеанса беседовали. Сообщая, что новые работы Виктора Михайловича полны молодого чувства, задора, М.В. Нестеров в одном из писем упоминал, что и беседы со стариком насыщены содержанием и очарованием, ему свойственным.

Виктор Михайлович Васнецов скончался 23 июля 1926 года на семьдесят девятом году жизни. Совсем незадолго перед смертью он писал сыну Михаилу в Прагу о том, что упорно продолжает работать над картинами, улучшать их: «Окончить картину иногда очень трудно», — говорил Левитан. — «Вот и стоят они, "дозревают", повернутые к стене. Нужно работать быстро, но не спешить заканчивать. Чтобы закончить, иногда нужно 2—3 мазка, а вот каких — не сразу решишь».

Под этими двумя-тремя мазками Васнецов подразумевает ту художественную меру, которую отличает подлинное, высокохудожественное произведение, могучий талант. Он нашел эту меру. Он создал величественную галерею незабываемых картин, прославивших неизмеримые душевные богатства русского человека.

Примечания

1. Ныне Малая Колхозная площадь.

2. Ныне улица Калинина.

3. Архипов, Абрам Ефимович (1862—1930). Воспитанник Московского училища живописи, ваяния и зодчества и академии художеств. Передвижник, автор популярных картин из быта деревенской и городской бедноты: «По реке Оке». «Прачки» «Баба», «Рыбак», «Поденщицы».

4. Переплетчиков, Василий Васильевич (1863—1918), пейзажист. Был членом-учредителем «Союза русских художников». Его кисти принадлежат работы «Зимой в лесу», «Начало весны», «Черемуха цветет» и другие.

5. Виноградов, Сергей Арсеньевич (1869—1938). Начал художественную деятельность как жанрист, изображая по преимуществу крестьянскую жизнь (картины «Бабы», «Обед работников»). Затем примкнул к «Миру искусства», перешел на пейзаж и интерьер. Умер в эмиграции.

6. Виктор Михайлович приобрел дачу там, потому что местность напоминала ему Рябово. И называл он свою дачу Новым Рябовым. Когда сделал эту покупку, весело рассказывал Праховым:

— И мельница там водяная есть, как в «Русалке», непременно прикажу ее отремонтировать и лучшего в России мельника найду... Шаляпина!.. Пусть себе муку мелет и нам песни поет, а мы будем на террасе сидеть, чаек попивать и его веселые песни слушать.

7. Лубок — старорусская настенная картинка, предназначенная для массового распространения в публике. Излюбленный прием лубка — карикатура, юмористический рисунок, иногда нарочито схематичный, аляповатый.

8. Когда делегация советских художников навестила Репина в его «Пенатах», маститый живописец первым делом с тревогой спросил: «Скажите, правда, что Виктор Васнецов расстрелян советской властью?» Эти гнусные слухи упорно распространяла зарубежная контрреволюционная пропаганда.

 
 

В. М. Васнецов Сирин и Алконост (Песнь радости и печали), 1898

В. М. Васнецов Книжная лавочка, 1876

В. М. Васнецов Гамаюн, 1897

В. М. Васнецов Бог Саваоф, 1885-1896

В. М. Васнецов Царевна-лягушка, 1918
© 2024 «Товарищество передвижных художественных выставок»