К.А. Коровин

[...] К Савве Ивановичу Мамонтову в Абрамцево, бывшее имение Аксакова, приехал; летом Илья Ефимович Репин — гостить. Я и Серов часто бывали в Абрамцеве. Атмосфера дома Саввы Ивановича была артистическая, затейливая. Часто бывали домашние спектакли. В доме Мамонтова жил дух любви к искусствам. Репин, Васнецов, Поленов были друзьями Саввы Ивановича. И вот однажды летом я приехал в Абрамцево с М.А. Врубелем.

За большим чайным столом на террасе дома было много народу. Семья Мамонтова, приехавшие родственники и гости. М.В. Якунчикова, С.Ф. Тучкова, Павел Тучков, Ольга Олив, А. Кривошеин, много молодежи. Мы были молоды и веселы.

Илья Ефимович, сидя за столом, рисовал в большой альбом карандашом позирующую ему Елизавету Григорьевну Мамонтову. Врубель куда-то ушел. Куда делся Михаил Александрович?! Он, должно быть, у мосье Таньон. Таньон — француз, был ранее гувернером, у Мамонтова, а потом гостил у Саввы Ивановича. Это был большого роста старик, с густыми светлыми волосами. Всегда добрый, одинаковый, он был другом дома и молодежи. Мы его все обожали. Таньон любил Россию. Но когда говорили о Франции, глаза старика-загорались. Где же Врубель? Я поднялся по лестнице, вошел в комнату Таньона и увидел Врубеля и Таньона за работой: с засученными рукавами тупым ножом Таньон открывал устрицы, а Врубель бережно и аккуратно укладывал их на блюдо. Стол с белоснежной)

скатертью, тарелки, вина шабли во льду. За столом сидел Павел Тучков, разрезал лимоны, пил вино.

Но что же это? Это не устрицы? Это из реки наши раковины, слизняки.

— Неужели вы будете это есть?! — спросил я.

Они не обратили на мой вопрос и на меня никакого внимания. Они оба так серьезно, деловито сели за стол, положили на колени салфетки, налили вина, выжали лимоны в раковины, посыпая перцем, глотали этих улиток, запивая шабли.

«Что же это такое? — подумал я. — Это же невозможно!»

— Русский мулль, больше перец — хорош, — сказал Таньон, посмотрев на меня.

— Ты этого никогда не поймешь, — обратился ко мне Врубель. — Нет в вас этого. Вы все там — Репин, Серов и ты — просто каша. Да, нет утонченности.

— Верно, — говорит Тучков, грозя мне пальцем и выпивая вино. — Не понимаешь. Не дано, не дано, откуда взять?! Наполеон, понимаешь, Наполеон, а пред ним пленный, раненый, понимаешь, генерал... в крови. «Я ранен, — сказал мой дед, — трудно стоять». — «Вы, кажется, француз?» — спросил он. Наполеон Бонапарт тотчас же поставил ему кресло. Понимаешь, а? Нет, не понимаешь!

— А ты понимаешь, что ешь?

— Ну что? что такое? — мулли, вот он, спроси, — показал он на Таньона.

— Подохнете вы все, черти, отравитесь! — говорю я.

— Мой Костья, «канифоль меня сгубиля, но в могилю не звеля», — сказал Таньон, обращаясь ко мне.

«Замечательные люди», — подумал я и ушел. Спускаясь по лестнице, я услышал голое Саввы Ивановича: «Где вы пропали, где Михаил Александрович?» Посмотрев в веселые глаза Мамонтова, я рассмеялся.

— Миша и Таньон там. Устрицы.

— Милый Таньон, он ест эти раковины и видит себя в дивном своем Париже. Я пробовал. Невозможно — пахнет болотом.

— Это, вероятно, отлично, как знать, акриды!.. — сказал И.Е. Репин.

— А вы тоже их ели? — спросил я.

— Нет, я так думаю...

— Да, думаешь? Нет, ты поди-ка проглоти попробуй, — смеясь посоветовал: Савва Иванович.

— Но почему же? Я думаю, это превосходно! — и он пошел к Таньону...

Ночью, у крыльца дома, Савва Иванович говорил мне: «Это эскарго!.. — Как сейчас.

вижу лицо его и белую блузу, освещенную луной. — А Врубель особенный человек. Ведь он очень образован. Я показал ему рисунок Репина, который он нарисовал с Елизаветы Григорьевны. Он сказал, что он не понимает, а Репину сказал, что он не умеет рисовать. Недурно? неправда ли? — смеясь добавил Савва Иванович. — Посмотрите, с Таньоном они друзья, оба гувернеры (Врубель, когда я с ним познакомился в Полтавской губернии, был гувернер детей). Они говорят, вы думаете, о чем? О модах, перчатках, духах, о скачках. Странно это. Едят эти русские мулли и ничего. Врубель аристократ, он не понимает Репина, совершенно. А Репин его. Врубель — романтик и поэт, крылья другие, полет иной, летает там... Репин — сила, земля, не поймет никогда он этого серафима».

В Москве, в моей мастерской, проснувшись утром, я видел, как Врубель брился и потом элегантно повязывал галстук перед зеркалом.

— Миша, а тебе не нравится Репин? — спросил я.

— Репин? Что ты? ! Репин вплел в русское искусство цветок лучшей правды, но я люблю другое.

Умерли друзья мои: Павел Тучков, Серов, Савва Иванович Мамонтов, Врубель, Таньон... Там, в моей стране, могилы их. И умер Репин... Прекрасный артист, художник, живописец, чистый сердцем и мыслью, добрый, оставив дары духа света: любовь к человеку. Да будет тебе забвенна наша тайна земная ссор и непониманья и горе ненужных злоб человеческих...

Примечания

Воспоминания опубликованы в журнале «Иллюстрированная Россия» (Париж, 1931, № 40) под названием «Репин, Врубель, Серов».

Константин Алексеевич Коровин (1861—1939) — известный художник-живописец, декоратор и педагог.

В усадьбе Абрамцево вокруг его хозяина С.И. Мамонтова объединилась в 1880—1890-х годах большая группа известных русских художников: В. и Е. Поленовы, И. Репин, В. и А. Васнецовы, М. Антокольский, И. Остроухов, В. Серов, М. Врубель, К. Коровин и другие, составившие так называемый Абрамцевский кружок, участники которого работали во многих видах искусства — театра, живописи, музыки, художественной промышленности и т. д. Летом регулярно у Мамонтова в Абрамцеве жили многие талантливые люди разных профессий.

Репин впервые посетил Абрамцево в 1877 году, после возвращения из своей заграничной пенсионерской поездки

Приложение

Письмо И.Е. Репина К.А. Коровина

3 августа 1929 г. Куоккала

Дорогой Константин Алексеевич.

Все время, вот уже целая неделя, я так восхищен Вашей картиной — спасибо Леви¹, который доставил мне это удовольствие! Какой-то южный город ползет на большую гору. Он, кажется, называл это улицей Марселя; не помню хорошо. Но это чудо! Браво, маэстро! Браво! Чудо. Какие краски! «Фу ты прелесть — какие к[р]аски» — серые, с морозом, солнцем. Чудо! Чудо!!. Я ставлю бог знает что, если у кого найдутся такие краски!!!

Простите, дорогой.

Ваш Илья Репин — коленопреклоненный аплодирует Коровину.

Примечания

ЦГАЛИ, ф. 842, ОП. 1, ед. хр. 19. Фотокопия.

1. См. стр. 105 настоящего издания.

Письмо К.А. Коровина И.Е. Репину

14 октября 1929 г. Париж

Многоуважаемый и дорогой Илья Ефимович!

Я писал Вам письмо, желая выразить Вам свое приветствие, а также просил г-на Зеелера вписать имя мое в коллективное послание Вам в день юбилея Вашего.

Писал я письмо ночью, а утром мне подали письмо от Вас. Вышло так, что мое письмо, где я вспоминаю жизнь в Москве, С.И. Мамонтова, В.А. Серова, В.Д. Поленова, М.А. Врубеля и др[угих], вышло отчаянно грустным, а вот когда я прочел Ваше письмо ко мне, то я обрадовался и повеселел [неразборчиво], что в нем цел бегущий жизни ключ воды живой. Оно мне принесло радость [...] Я писал Вам воспоминание о милых друзьях, закрывших вежды свои на нашей тайной земле [...], а Вы пишете о серебряной гамме красок, живописи картины моей.

Я из большого города Парижа, Вы из Финляндии суровой — в одно и то же время — как-то это особенно таинственно.

Письмо Ваше с чрезмерными похвалами говорит мне [...] о радостном, о бодрости Вашей и веселии, которое в нем есть, что самое лучшее...

Здесь в Париже есть хорошие мастера и утонченные колористы. Ищут в живописи свое личное «я».

Достойно и справедливо поставлен теперь Домье (адвокаты), художник ума и сарказма — Мольер в живописи. И тут же рядом искание живописи для живописи, без реализма, но всякое восхваление потеряло теперь небесный аромат романтизма.

Возвеличивают и прославляют Доре-иллюстратора, восхищаются его фантастическим замахом. Но романтизм — этот прекрасный мираж потерян.

Вот видите, Илья Ефимович, только стоило поощрить русского человека — он уж и разговорился!

Желаю здоровья и продолжения многих мудрых лет во славу искусства русского [...]

Вас искренне почитающий

Константин Коровин

Примечания

НБА АХ СССР, Архив Репина, VIII-А, А-12, К-29. Автограф.