94. П.А. Брюллову

[Декабрь 1893 Полтава]

Многоуважаемый Павел Александрович.

Получил я вчера экземпляр временно утвержденного проекта устава (?) Академии художеств, причем также некии бумаги, извещающие и объясняющие о том, о сем, а между прочим, и о выборе нас с Вами в когорту академического Собрания. Кто меня выбирал и за какие провинности, я не знаю, только при чтении и бумаг и устава нажил я такое двойственное чувство, с которым в одиночку не могу справиться. С одной стороны, сей временный устав по отношению к прошлому есть несомненный шаг вперед и, как мне представляется, шаг значительный и в верном направлении. Из Академии устраняются человеческие жертвы, попадающие в нее на муштру трактуются не как быдло, а уже до некоторой степени как люди, за ними признается право иметь свой вкус и наклонности, их не совращают и очень мало искушают и обманывают. В обучении предполагается более внимания и более удобств и т. д. Это, конечно, хорошо. С другой стороны, как все это тускло формулировано, как много недоговорено, как много умолчено. А кое-что (например § 54) и непонятно. Шестимесячные занятия в течение года имеют смысл только при том значении, которое следует дать свободным занятиям летом, а об этом едва упоминается (как я хлопотал об этом в комиссии, а, по-видимому, значения большого самостоятельным работам никто не дал)¹.

Смущает меня также подбор лиц в Академию. Такие имена там встречаются, что понять трудно, а таких, как Ярошенко, там нет. Скажите, Павел Александрович, в выборе лиц, по крайней мере из чл[енов] Товарищества, не участвовали, например Куинджи или Шишкин? Ведь они у Толстого очень пребывали и весьма шептались. Меня, право, поражает отсутствие Ярошенки в списке. Принял он или не принял приглашение, это другой вопрос, на то его воля, но когда встречаешь Боткина, Чистякова и других [...], странно не встретить имя Ярошенки, который и по уму, и по характеру, и по стойкости принципов, а также и по своему значению как портретист не должен быть выключен из списка, обнимающего все и вся². Мне, между прочим, кажется, что академическая когорта останется без практического применения, будут кое-что делать 10 непременных, а остальные будут приблизительно то же, что прежние члены Академии.

И хотя я знаю, что получить письмо от Вас не легко, (не то, чтобы Вы не захотели, а только Вы забывать будете, так и утечет время), но, может быть, найдет на Вас хорошая минута — Вы и напишете. Я знаю, что коли Вы напишете, то, конечно, мне, отсутствующему и скучающему в одиночестве, Ваше письмо будет весьма ценно, ибо я из него узнаю кое-что справедливое и беспристрастное по отношению к делу нашего отношения к Академии и возможности нашего с ней соприкосновения. Что вообще думает об этом Товарищество?

Недавно я получил письмо от Николая Александровича³, который высказывается к новому уставу, к новым порядкам и нашему существованию вне академического лона отрицательно. Конечно, он не мог бы отнестись иначе, как и в прежнее время, и хотя он себе верен и во многом прав, все-таки он несколько односторонен, очень боязлив и старается что-то охранять, что давно испарилось. Поэтому от него едва ли можно вполне услышать что-либо объективное.

Говорят, что Товарищество собирается по средам, но молчит о вопросах, которые его, конечно, занимают и которые, вероятно, дебатируются по группам или в уголке. Дух товарищеский, конечно, испортился, об этом и плакать бесполезно и поздно, не то что охранять.

Думаю только, что надобность в существовании нашей группы, связанной общим интересом, не прошла, а кто знает, не дадут ли новые порядки (которыми ведь очень легко передергивать) пищи для подъема энергии, как Вы думаете об этом?

Вы знаете, что я глубоко убежден, что все, что делалось в искусстве за последние 20 лет в виде поправок, уловок, реформ, всякого плутовства и доброго дела, — все это делалось под влиянием бродильного грибка, который привит к искусству Товариществом. Не будь этого бродила, и но сей день сидел бы мирно Исеев, а Толстой с Кондаковым занимались бы археологией⁴. И кого и куда это брожение выпихнуло, когда подумать об этом, то оно забавно.

[...] Приеду в Питер в январе, нельзя ли у Вас в доме (т[о] е[сть] в доме Куинджи) найти какую-нибудь комнату, работать я не буду, что привезу, то и поставлю⁵, — стало быть, мне бы спать и совершать беспрепятственно жизненное коловращение? [...] Пожалуйста, Signor, напишите, хоть и кратко, как Вы поживаете и что думаете о жизни сей.

По гроб Г. Мясоедов

Примечания

1. Речь идет о Временном уставе Академии художеств, утвержденном Александром III 15 октября 1893 года. По этому уставу Академия делилась на собственно Академию, состоявшую из Собрания почетных и действительных членов и Совета, избираемого из их числа, и Высшее художественное училище при Академии. Состав первого Собрания Академии был назначен президентом, вел. кн. Владимиром Александровичем 1 декабря 1893 года. Кроме Мясоедова и Брюллова, в состав Собрания Академии вошло еще 50 художников. Среди них были: В.А. Беклемишев, М.П. Боткин, А.А. Киселев, К.В. Лемох, В.Е. Маковский, И.Е. Репин, Г.И. Семирадский, П.П. Чистяков и др. См. прим. 3 к письму 76.

2. Ярошенко не был назначен, по высочайшему повелению, в Собрание Академии. Впоследствии его кандидатура не раз выдвигалась для баллотировки в действительные члены, но, из-за его решительного отказа войти в состав Академии, не ставилась на голосование.

3. Письмо Ярошенко не сохранилось.

4. Исеев П.Ф. — конференц-секретарь Академии художеств (1868—1889), был уволен в связи с обнаружившимися злоупотреблениями. Толстой И.И., граф, — конференц-секретарь Академии художеств с 1889 года, вице-президент ее с 1893 по 1905 год. Принимал деятельное участие в подготовке и проведении реформы Академии 1893 года. Нумизмат и археолог.

Кондаков Н.П. — профессор Петербургского университета, академик. Археолог, исследователь византийского и русского искусства. Почетный вольный общник Академии с 1885 года действительный член — с 1893 года.

5. На XXII выставке Товарищества передвижников, открывшейся в Петербурге 8 марта 1894 года, Мясоедов экспонировал работы: «Алкоголик», «Цветущие абрикосы», «Вдова» и «Сквозь тучи».